«ПРО ЭТО» - поэма прощания

Светлана Коваленко — кажется, единственный автор, описавший «Про это» как поэму конца, прощания, распада. Лиля, которая выслушала поэму 28 февраля 1923 года в поезде на Петроград, этого не поняла, не увидела и увидеть не могла. Она была безмерно горда тем, что опять заставила Маяковского писать отличную лирику, но её не насторожило даже то, что он, окончив чтение, разрыдался. Это было не возвращение к лирике — по крайней мере прежней, — а прощание с ней; поэма конца в чистом виде. Цветаева напишет свою чуть позже.

​

Что это за жанр? Жанр итога, «сбывшаяся мечта символистов», как скажет Жирмунский о «Поэме без героя». По числу главных поэтов XX века в России пять таких поэм: «Поэма конца» Цветаевой, «Про это» Маяковского (где в названии тоже слышится «Поэма»), «Спекторский» Пастернака, «Стихи о неизвестном солдате» Мандельштама (единственная его поэма, хотя точнее авторское определение «Что-то вроде оратории») и финальная, поздняя, подводящая итог в том числе и этому подведению итогов «Поэма без героя» Ахматовой.

​

Все они — о конце Серебряного века и расплате за него. А вы думаете — любовь?

​

​

​

​

Текст песни «ПРО ЭТО»

В этой теме, и личной, и мелкой,

перепетой не раз и не пять,

я кружил поэтической белкой

и хочу кружиться опять.

Эта тема сейчас
и молитвой у Будды

и у негра вострит на хозяев нож.

Если Марс
и на нём хоть один сердцелюдый,

то и он сейчас скрипит про то ж.

Эта тема придёт, калеку за локти

подтолкнёт к бумаге,
прикажет: — Скреби! -

И калека с бумаги
срывается в клёкоте,

горько строчками
в солнце песня рябит.

Эта тема придёт,
позвонится с кухни,

повернётся, сгинет
шапчонкой гриба,

и гигант постоит секунду
и рухнет,

под записочной рябью
себя погребя.

Эта тема придёт,
прикажет: — Истина! -

Эта тема придёт,
велит: — Красота! -

И пускай перекладиной
кисти расхристаны -

только вальс под нос
мурлычешь с креста.

Эта тема
азбуку тронет разбегом -

уж на что б, казалось, книга ясна! -

и становится — А -
недоступней Казбека.

Замутит, оттянет от хлеба и сна.

Эта тема придёт,
вовек не износится,

только скажет:
— Отныне гляди на меня! -

И глядишь на нее,
и идёшь знаменосцем,

красношёлкий огонь
над землей знаменя.

Это хитрая тема!
Нырнет под события,

в тайниках инстинктов
готовясь к прыжку,

и как будто ярясь —
посмели забыть её! - затрясёт;
посыпятся души из шкур.

Эта тема ко мне заявилась гневная,

приказала: — Подать дней удила! -

Посмотрела, скривясь,
в моё ежедневное

и грозой раскидала людей и дела.

Эта тема пришла,
остальные оттёрла

и одна безраздельно стала близка.

Эта тема
ножом подступила к горлу.

Молотобоец! От сердца к вискам.

Эта тема
день истемнила, в темень

колотись — велела —
строчками лбов.

Имя этой теме: ............!

​

​

​

ЛУЧШЕ ЧЕМ «ПРО ЭТО»

Лучше чем «Про это» Маяковский ничего не написал. Поэмой «Про это» кончается поэт Маяковский, каким мы его знаем.

​

«Про это» — оно про это: про то, что надвигается, поглощает, мнёт. Про то, что было вековой мечтой, а обернулось мировой войной. В сущности, прав Максим Кантор: было не две мировые войны, а одна, разделённая недолгим промежутком. Такая вещь — всегда наваждение. Закончить её нельзя. Пастернак не закончил «Спекторского» — или, вернее, оборвал его искусственно; роман в стихах задумывался как часть большой, так и ненаписанной прозы. Ахматова всю жизнь дописывала «Поэму без героя». Цветаева в продолжение «Поэмы конца» пишет «Поэму воздуха» — вещь уже о смерти, о том, что бывает «после конца». Мандельштам бесконечно переписывает «Стихи о неизвестном солдате», не удовлетворяясь ни одним новым вариантом, — и споры о том, что считать окончательным, идут до сих пор. А Маяковский в своей манере ставит себе временные границы — закончить 28 февраля. Иначе тоже никогда не оторвался бы; потому что финала — нет. До сих пор нет.

​

Вопрос о том, почему Маяковский после 1923 года — казалось бы, на пике таланта и формы — уходит в «бессодержательность», как назвал Пастернак его газетную и рекламную поэзию, — значительно сложнее, чем привыкли думать. Обычно приходится сталкиваться с двумя трактовками.

​

1. Лирическая поэзия в России прекращается в это время вообще — не только по цензурным обстоятельствам, но потому, что статус поэта радикально меняется. Поэт помещён в искусственные, унизительные обстоятельства, тотально подконтролен, вынужден подчиняться политике партии — а потому его труд лишается всякого смысла.  Вообще говорить о поэтическом молчании двадцатых можно лишь с огромной долей условности: молчат, допустим, Ахматова и Мандельштам, почти перестает писать Цветаева (после «Крысолова»), в эпос уходит Пастернак, в газетчину — Маяковский, гибнет Есенин; но «Улялаевщина» и даже «Пушторг» Сельвинского, «Сполохи» Луговского, поэтические дебюты обэриутов и даже ироническая лирика Инбер — всё это далеко не второсортно. По разным причинам ушли из литературы (временно или навсегда) все значительные авторы, заставшие литературный процесс Серебряного века, но тем, кто начал писать и печататься после революции, в двадцатые годы вполне комфортно.

​

2. Литература — явление концертное, серьезно зависящее от слушателя, и если этот слушатель меняется или вовсе исчезает, ей тоже ничего не остается, как затаиться.

​

Это аргумент уже более серьёзный. В самом деле, аудитория, обмиравшая от Блока, знавшая наизусть раннего Маяковского или даже Вагинова, — стремительно уезжает, вымирает или деклассируется. Писать серьёзную лирику в России становится не для кого, а в эмиграции всё вырождается да вдобавок отравляется естественной для эмигранта обидой на родину. Всё это так, однако молодежь двадцатых, по воспоминаниям современников, вовсе не была равнодушна к поэзии. Иное дело, что требования у неё были новые, специальные. И понимала — то есть знала — она меньше, нуждаясь в особой конкретности и наглядности.

​

Маяковский после 1923 года действительно выпал из литературы, остался в пустоте, потому что оставаться в это время в литературе — примерно то же, что играть в этой песочнице сейчас. Там продолжают кипеть свои страсти, но жизнь происходит в других сферах. Маяковский в этот период действительно уходит на соседние территории: отчасти потому, что ищет там, как объяснил Тынянов, новую выразительность. Отчасти потому, что реальность уже не вмещается в лирику. Отчасти потому, что, не желая больше эту реальность воспроизводить, он хочет её творить.

​

​

​

Быков Дмитрий Львович
«13-й апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести действиях»